Пример

Логика логики Гегеля

 

Суть дела "Науки Логики" Гегеля

 

  Прошло уже двести лет со времени написания "Науки Логики", а разговоры о ценности этого философского творения Гегеля не утихают до сих пор. Одни Гегеля превозносят чуть ли не как бога, но оговариваются, что окончательное его понимание - дело будущих поколений философов. Другие, наоборот, полагают, что Гегель - редкий шарлатан, который повёл философскую мысль по ложному пути, но тоже оговариваются, что Гегеля не читали. Но никто не попытался понять, как сам Гегель думал, из каких философских посылок и реальностей своего времени исходил, на какое современное ему знание опирался, насколько это знание может быть устаревшим по отношению к знанию нашего времени, а по большому счёту - какая от него вообще в наше время практическая польза.

  Надо думать, каждый философ берёт от Гегеля то, что ему больше всего близко, и это благодаря тому, что в "Науке Логики" и других гегелевских произведениях полно размытых формулировок и запутанных ходов мысли, которые можно трактовать вдоль и поперёк. Кого-то такая невнятица вообще пугает и отбивает охоту к внимательному чтению классических философских текстов. После чтения Гегеля философу начинает казаться, что проще философию пересочинить заново, чем вникать в хитросплетения классической философской мысли. Так возникают всё новые и новые направления философии.

  Но Гегеля не перепрыгнешь и не обойдёшь. Философия то и дело спотыкается на тех же ухабах и ямах, приведших систему Гегеля в состояние, которое иначе как окостенением и не назовёшь. Гегеля надо изучать уже потому, что каждый уважающий себя философ должен точно знать, как не надо философствовать, чтобы не превратиться при жизни в окаменелость. Для этого достаточно элементарно структурировать текст Гегеля на составляющие его мысли и проанализировать их, а потом сравнить с тем, что философами о Гегеле от себя надумано.

  С чего же начинается "Наука Логики"? В Ведении к ней Гегель говорит о "сути дела" - "Ни в какой другой науке не чувствуется столь сильно потребность начинать с самой сути дела, без предварительных размышлений, как в науке логики." Гегель подразумевает по умолчанию, что философия есть наука и наука, прежде всего, логическая. Не объясняя, почему он так думает. При этом потребность начинать с сути дела Гегелем не мыслится, а чувствуется, как будто его эмоции и есть обоснование самой философии как логической науки.

  Однако те вещи, которые автор недоговаривает, лучше оставить на его совести, так как, скорее всего, именно таким образом представляли себе философию в его время. А эмоциональная окраска этого его заявления отражает специфический способ философствования, который заключается в преимущественном одиноком общении философа с самим собой в письменной форме, когда автор то и дело вынужден подбадривать себя сильными выражениями, чтобы не умереть со скуки от обилия абстрактного материала, с которым он имеет дело.

  Гораздо важнее понять, о какой собственно сути дела говорит Гегель. Здесь достаточно сопоставить и сравнить два гегелевских выражения - "В каждой другой науке рассматриваемый ею предмет и научный метод различаются между собой; равным образом и содержание [этих наук] не начинает абсолютно с самого начала, а зависит от других понятий и связано с окружающим его иным материалом.", а также - "Логика же, напротив, не может брать в качестве предпосылки ни одной из этих форм рефлексии или правил и законов мышления, ибо сами они составляют часть ее содержания и сначала должны получить свое обоснование внутри нее."

  О чём здесь говорит Гегель? Он достаточно чётко проводит различие между частными науками и логикой, которую он представляет себе в качестве эссенции, сущности философии. Для Гегеля в науках существует разделение предмета и метода, формы и содержания понятий, причём содержание науки берут вне себя. Это означает, что понятия частных наук получают своё содержание не из размышления о самих этих понятиях, а из уже готового повседневного опыта обычных людей. При этом инструментом, гносеологическим методом обработки этого опыта для любой науки является логика, устанавливающая, по общему мнению, законы мышления для всех других наук. Однако для самой себя логике свои законы взять неоткуда, кроме как из себя самой. Именно поэтому логика не может, по Гегелю, брать логические законы в качестве предпосылки в процессе рассмотрения своей природы, как это делают частные науки, которые постулируют свои собственные предметы с помощью логики и обращения к очевидности, но вынуждена начинать с нуля, с некоторой изначальной неуверенности, развёртывая обоснование законов мышления как своё собственное, где метод логики есть также и её предмет, а содержание понятий логики есть сами эти понятия и их переходы, трансформации друг в друга.

  На первый взгляд кажется абсурдным такое крайнее гегелевское ограничение содержания его логики. В этом мысленном пространстве вроде бы уже не должно оставаться никакого вразумительного мыслимого определения, так как любое его содержание будет уже содержанием понятий частных наук. Налицо интеллектуальный коллапс, спровоцированный раздувшимся профессорским самомнением. Но именно потому, что Гегель берёт в качестве предмета логики не любое случайное содержание, а только самое рафинированное, отфильтрованное от содержания любых частных наук, сам этот предмет становится предельно общим и подчиняющимся не частнонаучным законам, а только своим собственным, которые логике только ещё предстоит сформулировать. Недаром Гегель говорит - "само понятие науки ... составляет ее [логики] конечный результат: она поэтому не может заранее сказать, что она такое, лишь все ее изложение порождает это знание о ней самой как ее итог (Letztes) и завершение. И точно так же ее предмет, мышление или, говоря определеннее, мышление, постигающее в понятиях, рассматривается по существу внутри нее; понятие этого мышления образуется в ходе ее развертывания и, стало быть, не может быть предпослано."

  Однако Гегель сам хорошо осознаёт, что его ограничение содержания логики - отнюдь не новейший логический приём, а, как ни странно, обычная практика преподавания логики в его время. Поэтому он, дистанцируется также и от такой логики, которая оперирует только формами понятий, не принимая во внимание их содержание, - "Если вообще логику признают наукой о мышлении, то под этим понимают, что это мышление составляет голую форму некоторого познания, что логика абстрагируется от всякого содержания, и так называемая вторая составная часть всякого познания, материя, должна быть дана откуда-то извне, что, следовательно, логика, от которой эта материя совершенно независима, может только указать формальные условия истинного познания, но не может содержать самое реальную истину, не может даже быть путем к реальной истине, так как именно суть истины, содержание, находится вне ее."

  Можно подумать, что Гегель критикует формальную логику, которая по своей природе занимается исключительно взаимоотношениями высказываний независимо от содержания последних. На это вроде бы указывает его следующее замечание - "... неудачно уже утверждение, что логика абстрагируется от всякого содержания, что она только учит правилам мышления, не имея возможности вдаваться в рассмотрение мыслимого и его характера." Гегель подчёркивает, что до сих пор философы резко отделяли форму логики от её содержания и даже противопоставляли одно другому. Но у Гегеля нет такого понятия как формальная логика, его нет также и в современных учебниках по логике, где формальная и содержательная логики излагаются как единое целое. На самом деле Гегель утверждает и продвигает логику, которая игнорирует не только формальные правила мышления, но и преимущественное его содержание, где логика оперирует в мышлении понятиями низших иерархических уровней, понятиями, соотносимыми с единичными объектами или вещами. В результате у Гегеля остаётся логика содержательная, но лишь такая, которая оперирует исключительно предельными абстракциями, не имеющая никакой ассоциативности с вещами, логика, работающая с категориями, а именно - с наиболее общими понятиями, которые даже не подчиняются обычным правилам выведения понятий, но подразумевают по преимуществу дескрипции.

  Гегель совершенно ясно говорит, что ему нужно от логики и на этот счёт не должно быть никаких спорных истолкований: "В самом деле, если, как утверждают, ее [логики] предмет - мышление и правила мышления, то она непосредственно в них имеет своё, ей лишь свойственное содержание; в них она имеет также и вторую составную часть познания, некую материю, характер которой ее интересует." Здесь Гегель примиряется с логикой формальной, с необходимостью строить свою речь хотя бы по минимальным правилам, но при этом акцентирует, что содержание его собственной логики также должно ограничиваться самым необходимым философским минимумом. Вот вся и суть, основа для не связанного никакими догмами и никаким здравым смыслом гегелевского философского теоретизирования.

 

Вера Гегеля в понятия

 

  Если интерпретировать логику как набор базовых правил мышления, выраженного в разговорной или письменной речи, то её можно подразделить как минимум на две зоны компетенции - формальную и содержательную. Все остальные, более сложные представления о логике будут являться фундаментом для построения теории искусственного разума, но никак не знанием о том, как на самом деле человек мыслит.

  Знания же о форме и содержании логики человеку вполне хватает для решения повседневных задач, а также для построения частнонаучных теорий на материале с достаточным уровнем очевидности. Именно такая базовая логика составляет предмет преподавания логики в школе и вузах.

  Тем не менее, в философской среде постоянно возникает много разговоров о природе и происхождении современной альтернативы традиционной логике - диалектики. Якобы диалектика как максимально гибкая логическая дисциплина в состоянии преодолеть ограничения обычной логики и решать задачи уже не только мышления, но и подобия мышления бытию. Самые рьяные поборники диалектики даже принимают её за некий род волшебства.

  Наиболее расхожее диалектическое верование, по традиции как классической, так и любительской, связывает диалектику с логикой содержательной. Это недоразумение возникло ещё в древности и потому освящено авторитетом времени, оставаясь, таким образом, стойким и в наше время. Однако у въедливого философа здесь неизбежно возникает вопрос - как альтернатива базовой логике может являться её же составной частью?

  Древние философы не разделяли логику на формальную и содержательную. Они занимались по преимуществу логикой высказываний как практикой составления публичных речей. Внимание с формы логики на её содержание впервые перенёс изобретатель диалектики Сократ в изложении Платона.

  Древние философы восхищались понятийными иерархиями, а Сократ и вовсе приглашал всех присоединиться к его логическим путешествиям в восхождении от самых низших понятийных уровней к высшим. Платон даже выделил понятия в отдельный мир, независимый от мира вещей.

  Гегель также соблазнился видимостью самоценности понятий, но оговорился, что содержательная логика требуется философии не вся, а только в виде крайних понятийных абстракций. На основе таких абстракций он попытался построить свою систему философии, противопоставив их понятиям о "чувственных вещах". Тем не менее, Гегель не смог выдержать эту линию до конца - он то и дело предлагал обращаться за примерами и доказательствами своей правоты к окружающей человека "чувственной" реальности.

  Гегель испытывал крайнюю неприязнь к "чувственному познанию". Для него такой род познания означал обладание знанием о вещах или объектах, которые могут быть представлены в мышлении в виде единичных образов, имеющих преимущественно сенсорную ассоциативность. Такое знание, по Гегелю, может иметь только самый низкий гносеологический статус. Способность к исключительно "чувственному познанию" Гегель приписывал обыденному сознанию и призывал выйти за его рамки.

  Такое намеренное противопоставление одного высшего рода познания другому низшему не было новым во времена Гегеля. Ещё древние мыслители высказывали недоверие к познанию единичных вещей и стремились познать их скрытые сущности.

  Но одно дело высказывать и стремиться, и совсем другое дело познавать то, что не очевидно, о чём можно только смутно догадываться, для познания чего противопоставление есть как раз самый плохой и бесполезный способ.

  Гегель также споткнулся об этот древний предрассудок. Стремясь к единству как бытия и мышления, так и самой философской теории, он начал, сам того не замечая, с противопоставлений и, в первую очередь, с противопоставления одних понятий другим: философских - частнонаучным, абстрактных - обыденным.

  Конечно, в таком разделении есть свой резон - логика частных наук, раз она не подходит философии, вполне может быть родственна логике обыденного сознания. Главное сходство здесь то, что обе логики базируются на повседневном опыте человека, а философская логика такой опыт по преимуществу игнорирует.

  Эту странную зависимость отмечали некоторые исследователи Гегеля, но уделяли ей мало внимания. До сих пор существует натурфилософия, которая продолжает смешивать философское знание и знание частных наук. Однако Гегель чётко разделял эти два вида знания и их различную логику, хотя и не смог сформулировать, в чём заключается их различие, подобрав самое первое попавшееся под руку объяснение - античный предрассудок о "чувственном познании".

  Гегель свято верил в однозначность истолкования абстрактных понятий. Соответственно, философскую логику он интерпретировал как возможность восхождения сознанием в процессе размышления к самым общим понятиям, которые могут быть истолкованы всеми индивидами без исключения одинаковым образом, а, значит, могут быть положены в основу построения универсальной философской системы. Однако, если бы так было на самом деле, философия на Гегеле и закончилась бы. Проблема в том, что в концепции подобного восхождения содержится также ещё один весьма древний и безобразный философский предрассудок.

 

Разрушительная сила логики

 

  Гегель надеялся построить свою систему с помощью синтеза понятий, полагая, что анализ человеческого знания ведёт философию вниз, к низшим уровням понятийных иерархий, что даёт в результате не единство знания, а его разделение. Можно понять Гегеля и других вполне честных, порядочных философов, которые, подобно ему, прилагают массу интегрирующих усилий на основе идеи синтеза и дедукции к объединению философии. Вполне похвальный благородный порыв. Однако воз и ныне там.

  Проблема заключается в том, что индивид употребляет интеллект именно для разделения, а обращается к ощущениям, чувствам, эмоциям и, наконец, к интуициям - для сборки своего "я", что, пожалуй, для философии будет даже важнее, чем её собственное единство, которое, как сверхцель с течением столетий видится всё призрачней и недостижимей.

  В отвлечённом размышлении полно банальной рассудочной рефлексии, разделяющей предмет обдумывания, интеллектуального взвешивания на противоположные стороны. А в нисхождении к интуитивному, целостному восприятию предмета рефлексия стремиться к минимуму, если не сказать больше - вообще к нулю.

  Даже свои виды ощущений индивид подразделяет с помощью интеллекта, не фиксирует в сознании как данность в их первоначальном неразделённом единстве. Отсюда и возникает желание собрать эти виды в роды и так далее до слияния с некой высшей сущностью, которая благоволит всем без исключения, кроме явно противодействующих такому слиянию.

  Тем не менее, процесс синтеза философии под протекцией универсальных сущностей и законов не может быть завершён никогда по одной простой причине - чтобы что-то к чему-то одному прибавить, его необходимо отнять от другого. И, чем более синтезируешь, объединяешь стороны и части предмета, тем сильнее его дробишь.

  Следовательно, синтез понятий есть одновременно и анализ. Нарастание синтезирующих усилий в построении философской теории ускоряет её дезинтеграционные процессы и, соответственно, препятствует обретению ею желаемого единства.

  О простых понятиях и их смыслах люди всегда могут договориться. Но чем больше абстрактных понятий человек вносит в философский дискурс, тем более размытой и неоднозначной становится его речь. А о наиболее общих понятиях люди не смогут договориться никогда. В любом случае получится шатание, разброд и резервирование особых мнений. Поэтому синтез - есть наименее надёжный метод философствования.

  Гегель назвал свой метод диалектикой, имея в виду способ логического восхождения от частных понятий к общим с помощью синтеза. Но диалектики здесь никакой нет. Потому что диалектика о единстве, а синтез о разделении.

  По большому счёту, любая логика, хоть базовая, хоть не очень, всегда будет разделяющей человеческое знание, как ни тужься. Потому что она неизбежно заточена, запрограммирована, с одной стороны, на противопоставление единства многообразию, множественности, которая рассматривается как нежелательный артефакт устаревшей логики, а с другой - на перманентное дробление философского и человеческого знания посредством иерархических схем без окончательного приближения к декларируемому единству.

  Трагедии здесь, как и диалектики, также нет. В частных науках разделяющая логика работает вполне успешно. Хоть формальная, хоть содержательная. Особенно нет нужды в диалектике в процессе преподавания уже известного знания, здесь главное - внешняя общепринятая логическая корректность.

  Но для поиска нового знания необходима именно диалектика, внятная теория, которая пока философией не выработана. Поэтому практически вся гегелевская логика про частнонаучное знание, а не про философию. И немного про софистику с демагогией.

 

Противоречие между Гегелем и противоречием

 

  Гегель приписывал неспособность мыслить бытие и тем более части бытия в единстве бытовавшей в его время логике. В попытках полноценно развернуть свою философскую концепцию Гегель полагал, что ему в этом мешает в первую очередь запрет на противоречие, который регулировал в сторону упорядочения публичную речь.

  Согласно устоявшейся логической традиции этот закон рассматривается как формально-логический и входит в пул других формальных законов логики. Тем не менее, закон регулирует не столько форму высказывания или комплекса высказываний, собственно публичной речи, сколько её содержание.

  Его даже трудно назвать законом, потому что это скорее конвенциальное риторическое правило, рекомендация для избегания многозначно трактуемых смысловых оборотов в одной и той же речи и в одно и то же время. Такой речевой диссонанс между различными утверждениями, формально отрицающими друг друга как утверждение и отрицание, мог смутить и помешать адекватности восприятия слушателями речи некоторого данного оратора.  В более поздние времена соблюдение этого правила стало трактоваться просто как признак хорошего тона при написании любого публичного текста, а нарушение - как признак невежества и даже варварства.

  Надо думать, стиль гибкого гегелевского мышления не мог не требовать отступлений от буквального следования закону запрета противоречия, поскольку подразумевал смешение письменной речи с внутренней речью самого Гегеля. Тем более описать эпические философские образы, свободные от двойственности человеческого мышления, которыми Гегель бредил наяву, было невозможно без отказа от этого закона или, по крайней мере, от также однозначного его истолкования.

  Гегель пошёл дальше - приписал противоречие как нежелательную структуру речи всему бытию и каждой её части. Якобы двойственность и многозначность мышления есть неизбежное отражение двойственности самого бытия и потому здесь нет никакой драмы и уж тем более трагедии, следовательно - противоречие надо воспринимать как банальную данность и уметь им пользоваться.

  Конечно, Гегель трактовал двойственность в бытии различным образом в зависимости от степени её манифестации в мире вещей. Среди самих вещей он полагал двойственность как силу, генерирующую в понятиях о них непримиримое противостояние. Соответственно, знание о вещах для него имело самый низший статус.

  А вот само бытие и его наиболее общие части могут иметь, по Гегелю, только дополняющие друг друга стороны. Но всё равно - в рамках универсальной безусловной противоречивости.

  Но наибольшего единства сторон противоречия двойственность может достигать только в понятии и, прежде всего, в понятии о себе самом, в "абсолютном знании". Таково видение Гегелем природы противоречия. Надо думать, такое смелое расширение Гегелем интерпретации противоречия возмутило и до сих пор возмущает многих мыслителей, предпочитающих следовать традиционным логическим ценностям.

  Но никому в голову не приходит, что Гегель не просто смешал бытие и речь, непреднамеренно интерпретируя мир вещей как текст, он указал на наличие в бытии раздробленности как способа его реализации в различных проявлениях этой раздробленности - противостояния противоположностей, их дополнительности и сближенного сходства, подобия. До него о таком эффективном способе структурирования бытия в философском знании о нём никто не догадывался.

  Главная ошибка Гегеля состояла лишь в том, что противостояние он приписал сторонам вещей и знанию о них, а единство - абстрактным понятиям. Когда как в реальности всё наоборот.

  Что же касается противоречия в бытии, понятому Гегелем как его основной стимул и двигатель, то лучше всё же не путать процессы в бытии и человеческую речь. Несчастный Гегель открыл в бытии двойственность как всеобъемлющий логический принцип, но принял дополнительность сторон бытия за противоречие, когда нужно говорить, что здесь противоречию негде взяться, но работает, прежде всего, симметрия, которая симметрична также и по отношению к самой себе.

  Гегель сильно промахнулся с инкорпорацией противоречия в несвойственные ему среды, но у него не было выхода, потому что не оказалось под рукой подходящего цивилизационного опыта и пришлось иметь дело только с той базой данных, что была под рукой, а своих интуиций для прорыва к симметрии ему не хватило.

 

Противоречие в социуме

 

  Гегелевское разрешённое противоречие можно в определённом смысле трактовать как реализующее себя в бытии, если принимать во внимание различные интересы отдельных людей, индивидов, особенно такие интересы, которые вступают в противоречие друг с другом в тех или иных жизненных обстоятельствах.

  Именно так Гегеля интерпретировали самые его горячие последователи и решительные критики Маркс и Ленин, приписывая противоречивость несовпадающим векторам функционирования и развития различных социальных слоёв и классов в обществе.

  Здесь вроде всё как по Гегелю, - нарастает противоречие между старым и новым, возникает точка перелома, а потом противоречие разрешается в ситуации, когда новое заменяет всё устаревшее, отжившее, израсходовавшее свой потенциал. И так до самой вершины и даже выше.

  Но, с одной стороны, это уже будет не противоречие, а конфликт интересов. А с другой - само противоречивое развитие социума может однажды перерасти в такой конфликт, когда уже не останется ни старого, ни нового, но будет исключительно непрекращающееся противостояние сторон единого целого с равными возможностями для уничтожения друг друга.

  Вообще-то Гегелю и не приходило в голову, что саму человеческую историю можно трактовать как историю социальных конфликтов, тем более упирающуюся в весьма вероятную возможность самоуничтожения человечества. Такая интерпретация противоречия могла бы сильно подпортить красоту и благородство его философской системы, поэтому, скорее всего, исключалась как неприемлемая. Неизбежное и окончательное торжество мирового духа для Гегеля было милее.

  По большому счёту, Гегель вообще не рассматривал и не учитывал в своей интерпретации противоречия живой человеческий диалог, тем более диалог внутренних субличностей человека.

  Уже само сознание субъекта как мыслящего индивида было для Гегеля некоторой отстранённой от человека рациональной оболочкой, манекеном, обобщённой моделью для наложения и тестирования философских схем, удобным поводом для резонёрства. А диалог субличностей ему заменяла рефлексия, осознаваемая в той или иной степени в зависимости от обстоятельств.

  Тем временем истинная диалектика может родиться именно в диалоге и, прежде всего, в диалоге субъекта с самим собой как своей совестью, где совесть есть та же рефлексия, но обострённая до предела. А в диалоге с другим субъектом рождается по преимуществу притворство и фальшь, понты и блеф, суетное азартное программирование.

 

Гегелевская революция в логике

 

  Почему Гегель отверг традиционную (формальную) логику в качестве независимого регулятора человеческого мышления?

  Во-первых, прежняя, бытовавшая до Гегеля, логика накладывала на высказывания жёсткие формальные ограничения истинности. Ораторствующий или пишущий не должен был под страхом остракизма высказывать об одном и том же предмете прямо противоположные суждения или такие, которые содержат недождественную в том или ином высказывании информацию.

  Так или иначе, логический закон предписывал выбирать из двух несовместимых суждений одно, формально истинное, пусть даже по содержанию осмысленное в минимальной степени. По сути, закон  лишал речь гибкости по мере её развития в рамках взросления человеческой цивилизации.

  Во-вторых, практика преподавания этой логики касалась рассмотрения природы лишь таких понятий, которые соотносятся с единичными вещами или их простейшими комплексами, но не вводила в рассмотрение абстрактные, предельно общие понятия, тем более философские категории.

  Такая практика естественна для обыденного сознания и частных наук, но не пригодна для философии, особенно по мере накопления философией сложного отвлечённого материала для размышления.

  В-третьих, такая логика рассматривала связи уже различённых, фиксированных речевых элементов и способы их дальнейшего формального смешивания для получения видимости складной, хорошо структурированной речи.

  В эпоху элитарной грамотности и передающейся по традиции мудрости взвешенная, тщательно построенная согласно формальным критериям речь могла цениться дороже, чем само её содержание. Но уже ближе к временам Гегеля романтический, творческий порыв пишущих масс потребовал иного, более небрежного отношения к логике. Недаром духовным учителем Гегеля был поэт Гёте.

  В-четвёртых, догегелевская логика занималась только речью и опосредованно - человеческим мышлением, но не затрагивала в рассмотрении законы всего бытия, разве что законы отдельных частных наук как родственные своим собственным.

  Соответственно, философия, построенная на такой логике, и была, по своей сути, натурфилософией, но не отдельной научной философской дисциплиной, требующей своей собственной логики, которая охватывала бы не только мышление, но и всё бытие, их общие законы, уподобленные друг другу.

  Поэтому Гегель задумал реформу логики, прежде всего, как возможность совместить логику человеческой речи и логику самого бытия, непреднамеренно трактуя бытие как текст, но текст особый, живой, наподобие морской волны, подхватывающей и несущей опытного пловца. Душа Гегеля жаждала свободы мышления, могущества мысли, открытия новых познавательных горизонтов. А прежняя логика олицетворяла для него всё костное и отживающее в этом новом, зарождающемся мире нескончаемых революций.

  И что же в результате он получил, какую логику? Неужели такую, которая в состоянии освободить человека от оков фиксированного мышления?

  Гегель не придумал ничего нового. Только противопоставил мышлению дискретному, разбитому на речевые элементы и составленные в пары с противопоставлением сторон друг другу, мышление континуальное, где противопоставления  и даже различия элементов замылены, смазаны, где даже непонятно, чем оперирует сознание субъекта - понятиями или непосредственными сущностями вещей, смыслами общепризнанными или надуманными самим автором, неявно смещёнными в выгодную автору сторону.

  В стиле размышления, выработанном Гегелем, легко принять случайную игру смыслов за прорывную интуицию, а дремотные галлюцинации за голос самого бытия.

  Можно подумать -  в гегелеподобном мышлении нет разрывов на утверждение и отрицание. Однако возвышение одного способа мышления за счёт другого уже само по себе является противопоставлением и, значит, разрывом логики на две враждующие стороны. Короче - поменял шило на мыло, одну плохую логику на другую, которая ещё хуже.